Who's in bunker?
Название: Послезавтра
Фандом: WK
Автор: Italy ([email protected])
Бета: Algine
Жанр: romance
Пейринг: Шульдих/Айя, Брэд/Айя
Рейтинг: R – NC-17
Дисклеймер: не мое
Предупреждение: AU
Саммари: Сакура, невеста Айи, живет в Европе. Айя дал ей обещание, что приедет к ней, когда прекратит убивать. Шварц работают на нового кандидата в премьер-министры Японии.
Написано для Полное_затмение
Полное_затмение, солнечный, и любимые организаторы, простите, что я так медленно
Окончание будет на этой неделе.
читать дальшеСакура
В вазе стоит увядающая белая роза. Два ее бутона уже никогда не раскроются: им суждено умереть вместе с поникшим главным цветком. Хрупкая девушка отводит взгляд от розы и смаргивает слезы: он к ней приедет.
Философия смерти – тема ее доклада на завтрашнем семинаре. Фи-ло-со-фия. Медленно, зажмурившись, скатываться вниз, как в детстве с горки – ощущая полет, смеясь и повизгивая, расталкивая всех и стремясь оказаться первой, раскидывая руки, не защищаясь от ветра и капель, которыми окатывает тебя малодушное небо, неспособное позаботится даже о погоде – не то, что о людях. Неземное наслаждение падения и очень твердая земля. Ее любовь разбивается Икаром о порок. Ее любовь становится все порочнее и порочнее, хуже и хуже. Но он обещал, что, когда исправится, он приедет к ней. Он приедет к ней, когда перестанет убивать.
Брэд
Есть что-то неправильное в том, что отношения между мужчиной и женщиной перестают быть загадкой и превращаются в рутину, в ежедневную бытовую и постельную обязанность, во время исполнения которой ты мечтаешь о празднике, о чем-нибудь необычном, о хэппенинге. О хэппенинге на пригородной дороге в машине флегматичного таксиста. О хэппенинге в пустом вагоне метро за пять минут до полуночи на глазах у депрессивных подростков, возвращающихся домой с вечерней дискотеки. О хэппенинге на центральной площади твоего города, когда вы смотрите в глаза друг друга и думаете только о… Только о раздевании в тесной комнате отеля над площадью, о тепле другого тела и руках, сомкнутых на пояснице. И его фиолетовых-фиолетовых глазах где-то на уровне твоего… С восхищением. С любовью?
С любовью ты завязал, будучи на родине. Теперь секс, секс и секс. Секс, которым пропитан общественный транспорт и переполненные людьми улицы, утренние кофейни и клубы по интересам, стадионы и цветочные магазины. Хорошая атака на соответствующий «предмет», пожалуй, способна принести тебе облегчение и заставить твои пальцы медленнее стучать по «а» на клавиатуре. Ты бьешь по клавише уже полчаса без перерыва – ни единого пробела или точки, ни единого сбоя. Ты готов напечатать миллион «а», лишь бы в твой мозг не стучала молоточком потребность в человеке, имя которого начинается на эту букву.
Психотерапевт посоветовал написать как можно более длинный список тех вещей, которые способны доставить тебе острые ощущения. Тех вещей, которые хочется сделать.
Ты можешь поделиться с коллегами только частью списка, например:
23. прыгнуть с парашютом с высоты 5000 м
24. поучаствовать в телешоу и выиграть миллион
25. попробовать тяжелые наркотики
26. стать президентом Соединенных Штатов Америки
27. или премьер-министром Японии
Пункт «28» – отыметь Айю Фудзимию - ты, пожалуй, сотрешь мягким ластиком – так, чтобы на бумаге не осталось следов.
- А теперь выберите то, что вам хочется сделать больше всего, - говорит психотерапевт. И ты выбираешь то, что хотел бы стереть из своих грез, просто уничтожить, вместе с острой катаной, тонкой талией и сильными руками.
«У него, наверно, еще и умелые губы», - думаешь ты, прежде чем приступить к отчету Эсцет о безопасности избирательной кампании нового кандидата в премьер-министры.
Его зовут Ито Сатору, он наполовину испанец, но об этом никто не знает. Он курит сигары и играет в футбол. Отбить почки футбольным мячом гораздо тяжелее, чем мячиком для гольфа. Приходится точнее целиться, а развитый глазомер в высших эшелонах власти никогда не считался профессионально важным качеством. Огромный пивной живот. Бредовые идеи покорения мира и чужих верных женщин. Европейские блондинки в сауне, вечно стоящий, он твой шеф, молодой, потный и толстый любитель пива, наполовину испанец, футболист. А блондинки хороши. Избавить бы их от искусственной груди и сделать бы бедра более узкими.
Он вызывает вас прямо себе в сауну.
- По последним опросам, - говорит он, – кандидат от оппозиции, – он называет громкое имя, - занимает третье место в симпатиях избирателей. Я не хочу, чтобы ему принадлежали голоса, которые по праву принадлежат мне…
- Вы хотите, чтобы мы поработали над вашим обликом в глазах избирателей?
- Для этого я держу целый штаб, ребята. Я хочу, чтобы вы решили проблему проще.
Пальцы толстяка-футболиста складываются в пистолет, и он целится в висок Брэда. Брэд бы хотел, чтобы он попал – своими жирными пальцами в висок. Чтобы свет отключили, и осталась только адская темень и небытие. Но толстяк широко улыбается идеальными белыми зубами. Так что Брэд боится: если толстяк отсосет у него, то он останется без члена. Такие уж острые зубы… Мелкие и острые, как у акулы. Ненатуральные, как телевизор.
Любовь. И Секс.
Чего ему хочется больше?
Пока они едут на лифте вниз и садятся в свою машину, у Брэда в голове складывается план. Острый, как катана. Простой, как огурец, съеденный им сегодня на обед.
Солнце разбивается о горизонт. Разбивается первым тот, кто поднимается первым. Когда Брэд приехал в эту страну, он думал о свете: хаотичное движение людей на улицах, флуоресцентные разделительные полосы и ослепляющие фары, свечи на темных зашторенных окнах и потрескивающие фонари над головой, огромные блестящие глаза и капельки лазурной морской воды на тыльной стороне ладони. Неприостановленный поток города. Его нельзя замедлить, как съемку, и рассмотреть получше. Чтобы познать этот город, у тебя есть только твоя интуиция и твой дар – не слишком полезный в этом случае. Эйфория накрывала его тогда, как накрывает сейчас это краснеющее небо, разрезанное небоскребами на неравные сектора. Эйфория от новой страны, новых людей, новой работы и неизвестности – в самом тревожащем смысле этого слова. Как-то вечером, вытягивая через соломинку остатки пива из бутылки, Шульдих проболтался, что не хочет слышать даже свои мысли. Первые месяцы эта страна дарила им свой рай – непосредственное-восприятие-реальности. Реальности – как нескончаемого потока, движения и неподвижности, пустоты и наполненности, точки и прямой, – волшебное ощущение единства со всем, что тебя окружает. Волшебное (для Брэда) ощущение непонимания того, что тебя ждет. Такого острого, на самом краешке сознания, непонимания, что тебя одновременно тошнит и трясет в предоргазменной лихорадке. Лихорадке, которая сменилась…
Брэд не наивный самодовольный цветочник, чтобы не осознавать своей депрессии и того, что она мешает. Ему не хочется думать о симптомах – со слишком большой очевидностью они проступают у него в голове без всяких связанных мыслей по этому поводу, путем лишь непосредственного наблюдения себя в зеркале. Брэду нужно лечиться. Он ослабляет узел галстука, вдыхает поглубже угарный газ, который жители этого города научились принимать за озон, и садится в машину. Ни один житель Токио не остановился на шоссе, чтобы полюбоваться закатом.
Потеряться в Европе – не самая лучшая идея. Гораздо лучше для этой цели подошло бы крохотное неприметное Лесото или густо населенная Индонезия. Брэд не думает о том, чтобы потеряться. Вряд ли вообще можно быть более потерянным, чем он сейчас.
Правда, это чувство потерянности может быть радостным. Как у Фудзимии, который нервным голосом кричит в трубку телефонного автомата на перекрестке:
- Я… Я взял билет!!! Я лечу к тебе. Послезавтра.
Брэд, конечно, не слышит этого - он видит только обтянутую серым свитером спину Фудзимии, – но Шульдих транслирует ему чужие слова. Послезавтра. Значит, они удачно выполнят задание и занятно отомстят Вайс.
Шульдих улыбается до ушей и постукивает по обивке сиденья в такт ненавязчивому лаунджу.
- Расскажешь, как тебе это удалось? – спрашивает Брэд, тоже улыбаясь.
Шульдих отворачивается к окну и жмурится от тусклого послезакатного свечения, отражающегося в стеклах зданий.
- Сейчас?
Шульдих
Он предпочитает вспомнить об этом позже. Ночью, когда он лежит в своей постели и не находит себе места, комкая розовые простыни и ворочаясь в поисках заветной прохлады – спасения от дневного жара – или от чужого тепла. Перед глазами плывут образы, и уже тяжело различить, какие из них правдивые, а какие просто навеяны прошлой ночью.
Он сидел, поджав колени, на кровати Фудзимии, в его комнате в Конеко, когда тот появился на пороге. Включил свет. Заглянул Шульдиху в глаза. И метнулся к своей катане, стоящей на подставке в углу. Впрочем, Шульдих тоже оценил. Зажмурился от резкого света, оставшись совершенно беззащитным перед человеком с катаной, и рассматривал сквозь ресницы его тело, еще влажное, в капельках воды, не до конца стертых полотенцем, накинутым на шею. Выпуклые ключицы и кубики на животе, джинсы, застегнутые только на молнию, и полоска волос до пупка.
Шульдих откидывается назад и усилием воли улыбается. Мышцы скручивает от желания защититься. Лезвие блестит в опасной близости от его горла. В опасной близости.
- Корица и ваниль? – интересуется он, втягивая воздух.
- Не ваниль. Мед, - ответил Айя.
- А я люблю ваниль…
- Не самая подходящая обстановка, чтобы обсуждать мой гель для душа… Что тебе от меня нужно?!
Абиссинец сверлит его взглядом, и ему приходится отвести глаза. Лезвие ластится к его сонной артерии, пальцы крепко сжаты на собственном колене, но его голос спокоен и равнодушен:
- Я не могу говорить с мечом у горла.
- У тебя нет выбора.
Он мог бы, приподняв правую бровь спросить: «Правда?» - намекнув тем самым на свои способности к ментальному управлению, и тут же остался бы без головы – не нужно быть провидцем, чтобы понять это. Но сегодня он изображает невинность и обезоруживает врагов беззащитностью. Врагов.
- Фудзимия… Почему ты выглядишь невинным, даже приставив меч к моему горлу? А я таким порочным и опасным даже в позе лотоса?
В другой раз он бы засмеялся собственной шутке, но фиолетовые глаза гипнотизируют его. Фиолетовые глаза, не отрываясь, смотрят на его кадык, будто их владельца посещают нехорошие мысли. Шульдих смотрит на капельки в пупке Фудзимии и не успевает подавить желание облизать губы.
- Как ты сюда пробрался?
- Вы забыли запереть дверь, - тяжело невинно хлопать глазами, когда ты выглядишь таким порочным даже в позе лотоса, - и я вошел. Что, нельзя в гости?
Глаза Фудзимии сверкают, как драгоценные камни, а в воздухе носится марево резко повысившегося тестостерона. У Фудзимии всегда так, когда он видит Шульдиха. Впрочем, у Шульдиха с гормонами то же. И к тому же сердце стучит.
- Айя, у тебя стучит сердце?
Абиссинец вздрагивает от звука собственного имени так, будто он обжегся. Шульдих чувствует, что холодное лезвие касается его шеи, ощущает приторную боль, а через пару секунд кожа в этом месте становится горячей.
Он с упреком смотрим на Айю и качает головой. Тот отводит катану в сторону и замирает в нерешительности, не зная, что с ней делать дальше.
- Стучит… Я же не робот, - запоздало отвечает он. – Ты не ответил, что тебе от меня надо?
- Айя…
Шульдих поднимает глаза. Конечно, ему надо только выполнить задание. Как обычно. Как в десятки их прошлых встреч. И как в десятки их встреч его глаза встречаются с глазами Айи с такой жадностью, будто в первый раз. В первый раз. Он помнит, как его обожгло в первый раз. Будто инкубская сущность преломилась сквозь грани аметистовых радужек и выжгла ему, Шульдиху, зрачки, подпалила ресницы и заставила гореть изнутри неутолимым мучительным огнем. С тех пор при каждой встречи их взгляды порхали друг к другу, как остро заточенные сюррикены Фарфарелло.
- Шульдих… - низким голосом.
Кажется, его тоже тряхануло, когда его назвали по имени. Пальцы комкают жесткую ткань джинсов на коленях и ощущают разгоряченную кожу под ними.
- Я… я не могу тебе сказать прямо сейчас, - с капелькой неуверенности в голосе. И мыслеформой с придыханием: «Ты меня… смущаешь».
Абиссинец хватается левой рукой за голову, правая по-прежнему крепко сжимает катану.
- Прекрати! Говори вслух, иначе лишишься головы раньше, чем успеешь вздохнуть.
Шульдих позволяет себе рассмеяться. Волны его смеха растворяются в фанерных стенах Айиной комнаты, заставляя их вибрировать.
- Надень что-нибудь… Я не по личному делу… Это первое. И второе: не хотелось бы, чтобы нас кто-нибудь услышал…
Он стучит по стене у себя за спиной.
Айя медленно отходит к шкафу спиной, не опуская катаны, и надевает первую попавшуюся рубашку. Белую… Шульдих не знал, что в его гардеробе есть такие, хотя всегда был внимателен к тому, во что одет его…
- Тебе идет, - замечает Шульдих.
Айя медленно оглядывает его с головы до ног, запуская по спине Шульдиха щекотные мурашки.
- Тебе тоже, - Айя опять понижает голос. Шульдиху хочется немедленно избавиться от приталенного пиджака и футболки. Айя замирает перед ним в полубоевой стойке.
- Будешь стоять? – спрашивает Шульдих.
- Какое тебе дело? – отвечают ему презрительным тоном.
- Если бы перед тобой стоял человек с мечом, когда ты безоружен…
- Ты не безоружен…
- Я…
- Нас никто не услышит.
Айя садится в кресло прямо напротив Шульдиха. Пуговицу на джинсах он так и не застегнул.
- Никто?
- Йоджи внизу смотрит порнуху. Поэтому я свалил в душ. Кен читает, Оми спит.
- Порнуху? Хм… Ему что, девушек мало? – искренне удивляется Шульдих. – Позавчера видел его в «Баунти» с такой офигенной брюнеткой.
- Видимо.
Поигрывая катаной, Айя будто шлифует сердце Шульдиха под нужную ему форму. Когда несколько лет встречаешься глазами, даже без разговоров… становишься друг другу ближе – ровно на взгляд.
- А Кроуфорд смотрит порнуху?
Шульдих пожимает плечами:
- Со мной вместе – никогда.
- А тебе бы хотелось?
Айя весь вспыхивает, когда это вопрос срывается у него с языка.
- Айя, ну что ты? - Шульдих встает и подходит к креслу, Абиссинец не делает попыток вновь достать его катаной. – Смущаешься, как девочка. Вполне естественно, что тебе интересно, смотрю ли я порнуху с Кроуфордом.
- Я сказал тебе не читать…
Рука с катаной опять напрягается.
- У тебя на лице написано.
Шульдих еще пару секунд смотрит на Абиссинца. А потом усаживается на ковер у его ног и опирается спиной на его колено. Совсем невинный тактильный контакт. Как и когда он чувствует руку Айи на своих волосах. Это не помешает Абиссинцу убить его с одного замаха. Это не помешает ему выбить Абиссинцу мозги. Но ему двадцать три, а Айе – двадцать, и бесполезно скрывать то, что написано у них на лице.
- Я знаю, что ты знаешь, что я знаю… - бормочет Шульдих себе под нос.
- Что?
- Фраза из тупого американского фильма.
- Я их тоже с Йоджи смотрю.
Ладонь Айи начинает выписывать не его затылке такие пируэты, что хочется мурлыкать, но он усилием воли заставляет себя вслушиваться в слова. Чем-то обидные.
- Значит, тоже с Йоджи? А что еще? – Шульдих поворачивается к Айе, тот не успевает вытащить пальцы из его волос и дергает на себя, и наклоняется ниже к Шульдиху («Чтобы не сделать мне больно» - проносится в рыжей голове). – А что еще с Йоджи? Может, спишь с ним? – зло шипит Шульдих.
Айя становится красным, как помидор:
- А тебе какое дело? – нервно отвечает он, и Шульдих читает в его голове: «Нет, не с ним».
- А с кем? – слишком серьезен и слишком много драматизма в глазах. Нельзя так подставляться, Шульдих. Нельзя показывать, насколько человек тебе важен. Тебя что, жизнь все еще не научила?
Катана со стуком падает на ковер.
Шульдих опять откидывается назад, прислоняясь к Айиным коленям, и трет виски:
- Извини.
Пальцы тут же зарываются ему в голову.
- Какого черта, Айя, ты меня… соблаз…
- Иди сюда, - Абиссинец стучит себе по коленям. Тон мягкий, но вполне приказной.
«Так просто? – думает Шульдих. – Так просто быть с Фудзимией? А я-то голову сломал, мечтая…» Когда он осознает, о чем он только что подумал, то радуется отсутствию у Айи телепатического дара и искусственному загару на коже, скрывающему румянец.
Он поднимается, томно потягивается, чтобы из-под футболки стал виден животик и подходит вплотную к коленям Фудзимии. Смотрит прямо в глаза. Зрачки будто режет болезненным фиолетовым светом. Но он усилием воли не отводит взгляд. Долбанное притяжение и ни одной мысли в голове. Фудзимия спокоен, как танк, а у него самого сердце стучит. Мысль отрезвляет. Он хочет, чтобы его хотели вдвойне сильнее нынешнего.
- Я бы посмотрел с тобой порнуху, Айя, - говорит он и уже делает шаг, чтобы уйти, предварительно наложив морок на зрение обитателей дома, но Айин ответ останавливает его:
- Не вопрос.
Шульдих пару секунд разглядывает свое отражение в глазах Абиссинца, забирается на его кровать с ногами и усиленно кивает.
- Сейчас вернусь, - Айя бросает ему пульт и выходит из комнаты, сжимая в руках катану.
По телевизору идут новости. Очередной взрыв, ответственность за который берет на себя религиозная секта. Исполняющий обязанности премьер-министра обсуждает безопасность страны с членами правительства. Делает серьезное лицо, пожимает руки коллегам. А они с Айей собираются смотреть порнуху… и пусть весь мир подождет.
Айя приходит минут через пять, когда Шульдих уже умудряется задремать, лежа на животе и обняв Айину подушку. Пульт выпадает у него из рук, когда он видит высокую стопку видеокассет в руках Айи.
- Вау! Что, все Йоджины?
Вообще-то не следовала засыпать во вражеском доме, на вражеской кровати, корит себя Шульдих. Но корит не сильно: они все так громко думают, что…
- Нет, есть мои и Кеновы. Оми только по компу смотрит.
Например, сейчас Йоджи думает, что Айя совсем тормоз, раз утащил все его кассеты к себе. Кен читает Оруэлла и думает, что система сомнет их всех, вместе с цветочным магазином, футбольными мячами, его мотоциклом и французскими булочками, купленными на завтрак. Он собирается минут через пять спуститься и стырить одну. Оми спит глубоким сном без сновидений, а Абиссинец думает о сексе. Шульдиху хочется безумно улыбаться и… и почему-то хочется жить здесь, в Конеко, среди этих мирных мыслей, и смотреть с мужиками порнуху, и разговаривать с Айей о тупых американцах… то есть о тупых американских фильмах, конечно. Но он только потягивается в очередной раз и сонно взбивает подушку.
Когда они уже полчаса, без особого задора и с вялыми комментариями, смотрят выбранные Шульдихом «Горячие арийские попки», Айя выкатывает из-под кровати почти полную бутылку «Джонни Уокера». Сквозь жидкость цвета красного дерева пальцы Айи кажутся совсем слабыми, девичьими.
- Вау, а раньше сказать не мог? – Шульдих радуется, как ребенок.
- Сам только вспомнил, - признается Айя, - когда нащупал.
Нащупал, когда пересел из своего дурацкого кресла поближе к Шульдиху – на пол перед кроватью.
- Открывай.
- Только если скажешь, почему ты выбрал это фильм. Двусмысленно звучит, не находишь?
Шульдих игнорирует намек.
- Скучаю по своей стране. Мне, конечно, легче с языком из-за… из-за всех этих японских мыслей вокруг… Но… скучаю по родной речи, даже если это так, - указывает он на экран.
Айя понимающе кивает и протягивает немцу бутылку.
- За льдом лень идти.
- Забей.
Айе хочется коснуться рифленого горлышка, которое Шульдих только что облизал. Именно поэтому он не пошел за стаканами. Они в паре метров отсюда…
Минут через пять они заметно оживляются, и комментарии становятся веселее. Смеясь над очередной шуткой, Шульдих задевает плечо Айи своим, а тот окидывает его таким взглядом, что хочется трогать его еще и еще.
Девчонка на экране ритмично стонет, откуда-то из-за окна доносится Harajuku Girls Гвен Стефани, Айя кладет свою ладонь на ладонь Шульдиха, в Конеко вылетают пробки: гаснет свет и выключается телевизор.
Айя вскрикивает от неожиданности. Шульдих ощущает вспышку острого красно-черного желания и кусает себя за ребро другой ладони. В каждом уголке дома убийц что-то замирает. Кен откладывает книжку, накрывается простыней, складывает руки крестом на груди и закрывает глаза. Местное привидение вставляет в его пальцы астральную свечку. Оми переворачивается на другой бок и ударяется коленкой о стену. Во сне его преследуют волки. Йоджи?
Стук их сердец перемежается топотом на лестнице. Йоджи влетает на второй этаж, хватается за шкаф в коридоре, чтобы затормозить, на цыпочках пробирается мимо комнат Оми и Кена, потревожив все известные Айе скрипящие половицы, и наконец стучит в дверь.
- Айя…
- Что?
Шульдих не знает, отчего у него мурашки – от того, что Йоджи может их обнаружить, от ладони в его руке или от низкого голоса Айи.
- Пробки опять вылетели, - слышится из-за двери. – Что будем делать? Я посмотрел щиток в подвале – не помогает. Давай завтра вызовем электрика, или я снесу на хрен эту самопальную систему…
- Это привидение, - шепчет Айя Шульдиху на ухо сквозь завесу рыжих волос. - Мы убили ее случайно. Больше года назад. С тех пор она иногда шалит в коридорах.
- Айя… - зовет Йоджи.
- Что? – отвечает он, отрываясь от уха Шульдиха.
- Ты меня вообще слышишь? Ответь что-нибудь!!! Только не неси снова бред про какую-то убитую нами девчонку.
- Это не бред, Шульдих, - теперь время Шульдиха цепляться за ворс ковра от звука собственного имени и от выдохов в шею. – Девчонка правда поселилась в нашем доме. Она и сейчас здесь…
- Айя!!! – Йоджи срывается на крик.
- … смотрит за нами из того угла комнаты… - шепчет Айя.
Он обнимает Шульдиха за шею и показывает рукой на угол, где стоит музыкальный центр.
- Она даже может включить нам что-нибудь… романтическое.
Шульдих с замирающим сердцем впивается взглядом в музыкальный центр…
- Айя, открой!!!
… и невольно подпрыгивает, когда тот вдруг включается и издает тихие хрупкие звуки Мелин Фармер.
- Придурок ты… и пофигист!!! – злится за дверью Йоджи. Я что, один должен заниматься всем в доме?
- Всем в доме, кроме… - шепчет Айя. Шульдих смотрит в его глаза, блестящие в свете луны, и чувствует горячее дыхание. Айя касается губами его губ, не целует, а просто касается и не спешит разорвать контакт. Блестящие и глубокие глаза, оттененные ресницами. Он горячий, в отличие от мертвой девчонки, включившей им музыку.
Утром Шульдих найдет пульт от центра под кроватью, от центра, который работает от батареек. Но у девчонки куча времени, чтобы прикончить их ночью, поэтому лучше держаться вместе. Держаться друг за друга. Руками и ногами. И чувствовать в себе его язык. Хотя пока можно только трогать губы.
«Целую, Айя», - так Айя подписывает свои письма к Сакуре. Неужели поцелуи у Абиссинца припасены только для нее? А для него - лишь касания губами и поглаживания спины?
На сердце почему-то больно, а к горлу подкатывает ком. Он, Шульдих, вечно второй. Для Брэда и для Айи, для Сакуры и для…
Айя
Его маленький Шульдих. Айя ненавидит эти слова, всплывающие у него в сознании всякий раз, когда он выпьет пару бутылочек пива или чего-нибудь покрепче. Его Шульдих. И сильные руки с рыжими волосками на его талии, на его спине, заднице, ногах, груди. Сказочное удовольствие и умиротворение после. Ленивые объятия. Секс без продолжения. Обниматься. И целовать подбородок с однодневной щетиной. Такой слегка колючий. Облизывать его и перебирать пальцами волоски там, внизу, чувствуя, как у него встает. Только на тебя, и только с тобой. И в последний раз. В последний и единственный. Вы больше не будете вместе: надо насладиться всем. Всем-всем. Губами, опухшими, будто их искусали пчелы, а не ты. Сильными жилистыми руками. Упругой задницей, которую так приятно гладить ладонью. Самым красивым членом на свете…
Ты зря смеешься. Шульдих смущается и обижается… Обижается на то, что все уже закончилось. У тебя тоже тяжело на сердце. И вы вместе, вы одно целое сейчас, когда обнимаете друг друга и покрываете друг друга нежными, ночными, очень тихими поцелуями.
Интересно, ты его любишь? Если переспал с ним в первый раз со времени вашего знакомства, такого долгого и напряженного? При том, что ты не раз кончал в туалете и кусал губы, обнимая себя и перекатываясь из стороны в сторону по кровати, холодной как глыба льда… Белой, неогненной, негорячей… Не такой, как он – огонь, жар, свет, твой свет этой ночью… У-до-воль-ствие. Любовь?
Твоя любовь ждет тебя в Париже. Она учится в колледже искусств и живет в общежитии, на самом последнем этаже. Каждую ночь она смотрит на луну, и ты смотришь тоже. Наверно, гладит себя, трогает себя везде и думает только о тебе. А может, тихонько плачет у окна, чтобы соседки по комнате не заметили ее печаль.
У тебя билет на послезавтра.
После того как ты переспал с Шульдихом, нет смысла больше оставаться в Вайс. Леска мести оборвалась, когда оказалось, что твой друг по бесконтактному сексу (бесстыдно – глаза в глаза) тоже из крови и плоти, его тело горячее и упругое, и он точно так же хочет тебя, как и ты его. Так зачем оставаться здесь, с нелюбимым, стонущим, таким желанным уже-не-врагом, когда всего лишь за одним океаном тебя ждет частичка тебя самого, твоя душа, твой ангелочек, твоя самая любимая, самая драгоценная, ненаглядная? Твоя большая взрослая жизнь. Твои детские шалости. Твоя вечная-вечная любовь. И даже смерть не разлучит вас – ты же перестал убивать.
TBC
Фандом: WK
Автор: Italy ([email protected])
Бета: Algine
Жанр: romance
Пейринг: Шульдих/Айя, Брэд/Айя
Рейтинг: R – NC-17
Дисклеймер: не мое
Предупреждение: AU
Саммари: Сакура, невеста Айи, живет в Европе. Айя дал ей обещание, что приедет к ней, когда прекратит убивать. Шварц работают на нового кандидата в премьер-министры Японии.
Написано для Полное_затмение
Полное_затмение, солнечный, и любимые организаторы, простите, что я так медленно
Окончание будет на этой неделе.
читать дальшеСакура
В вазе стоит увядающая белая роза. Два ее бутона уже никогда не раскроются: им суждено умереть вместе с поникшим главным цветком. Хрупкая девушка отводит взгляд от розы и смаргивает слезы: он к ней приедет.
Философия смерти – тема ее доклада на завтрашнем семинаре. Фи-ло-со-фия. Медленно, зажмурившись, скатываться вниз, как в детстве с горки – ощущая полет, смеясь и повизгивая, расталкивая всех и стремясь оказаться первой, раскидывая руки, не защищаясь от ветра и капель, которыми окатывает тебя малодушное небо, неспособное позаботится даже о погоде – не то, что о людях. Неземное наслаждение падения и очень твердая земля. Ее любовь разбивается Икаром о порок. Ее любовь становится все порочнее и порочнее, хуже и хуже. Но он обещал, что, когда исправится, он приедет к ней. Он приедет к ней, когда перестанет убивать.
Брэд
Есть что-то неправильное в том, что отношения между мужчиной и женщиной перестают быть загадкой и превращаются в рутину, в ежедневную бытовую и постельную обязанность, во время исполнения которой ты мечтаешь о празднике, о чем-нибудь необычном, о хэппенинге. О хэппенинге на пригородной дороге в машине флегматичного таксиста. О хэппенинге в пустом вагоне метро за пять минут до полуночи на глазах у депрессивных подростков, возвращающихся домой с вечерней дискотеки. О хэппенинге на центральной площади твоего города, когда вы смотрите в глаза друг друга и думаете только о… Только о раздевании в тесной комнате отеля над площадью, о тепле другого тела и руках, сомкнутых на пояснице. И его фиолетовых-фиолетовых глазах где-то на уровне твоего… С восхищением. С любовью?
С любовью ты завязал, будучи на родине. Теперь секс, секс и секс. Секс, которым пропитан общественный транспорт и переполненные людьми улицы, утренние кофейни и клубы по интересам, стадионы и цветочные магазины. Хорошая атака на соответствующий «предмет», пожалуй, способна принести тебе облегчение и заставить твои пальцы медленнее стучать по «а» на клавиатуре. Ты бьешь по клавише уже полчаса без перерыва – ни единого пробела или точки, ни единого сбоя. Ты готов напечатать миллион «а», лишь бы в твой мозг не стучала молоточком потребность в человеке, имя которого начинается на эту букву.
Психотерапевт посоветовал написать как можно более длинный список тех вещей, которые способны доставить тебе острые ощущения. Тех вещей, которые хочется сделать.
Ты можешь поделиться с коллегами только частью списка, например:
23. прыгнуть с парашютом с высоты 5000 м
24. поучаствовать в телешоу и выиграть миллион
25. попробовать тяжелые наркотики
26. стать президентом Соединенных Штатов Америки
27. или премьер-министром Японии
Пункт «28» – отыметь Айю Фудзимию - ты, пожалуй, сотрешь мягким ластиком – так, чтобы на бумаге не осталось следов.
- А теперь выберите то, что вам хочется сделать больше всего, - говорит психотерапевт. И ты выбираешь то, что хотел бы стереть из своих грез, просто уничтожить, вместе с острой катаной, тонкой талией и сильными руками.
«У него, наверно, еще и умелые губы», - думаешь ты, прежде чем приступить к отчету Эсцет о безопасности избирательной кампании нового кандидата в премьер-министры.
Его зовут Ито Сатору, он наполовину испанец, но об этом никто не знает. Он курит сигары и играет в футбол. Отбить почки футбольным мячом гораздо тяжелее, чем мячиком для гольфа. Приходится точнее целиться, а развитый глазомер в высших эшелонах власти никогда не считался профессионально важным качеством. Огромный пивной живот. Бредовые идеи покорения мира и чужих верных женщин. Европейские блондинки в сауне, вечно стоящий, он твой шеф, молодой, потный и толстый любитель пива, наполовину испанец, футболист. А блондинки хороши. Избавить бы их от искусственной груди и сделать бы бедра более узкими.
Он вызывает вас прямо себе в сауну.
- По последним опросам, - говорит он, – кандидат от оппозиции, – он называет громкое имя, - занимает третье место в симпатиях избирателей. Я не хочу, чтобы ему принадлежали голоса, которые по праву принадлежат мне…
- Вы хотите, чтобы мы поработали над вашим обликом в глазах избирателей?
- Для этого я держу целый штаб, ребята. Я хочу, чтобы вы решили проблему проще.
Пальцы толстяка-футболиста складываются в пистолет, и он целится в висок Брэда. Брэд бы хотел, чтобы он попал – своими жирными пальцами в висок. Чтобы свет отключили, и осталась только адская темень и небытие. Но толстяк широко улыбается идеальными белыми зубами. Так что Брэд боится: если толстяк отсосет у него, то он останется без члена. Такие уж острые зубы… Мелкие и острые, как у акулы. Ненатуральные, как телевизор.
Любовь. И Секс.
Чего ему хочется больше?
Пока они едут на лифте вниз и садятся в свою машину, у Брэда в голове складывается план. Острый, как катана. Простой, как огурец, съеденный им сегодня на обед.
Солнце разбивается о горизонт. Разбивается первым тот, кто поднимается первым. Когда Брэд приехал в эту страну, он думал о свете: хаотичное движение людей на улицах, флуоресцентные разделительные полосы и ослепляющие фары, свечи на темных зашторенных окнах и потрескивающие фонари над головой, огромные блестящие глаза и капельки лазурной морской воды на тыльной стороне ладони. Неприостановленный поток города. Его нельзя замедлить, как съемку, и рассмотреть получше. Чтобы познать этот город, у тебя есть только твоя интуиция и твой дар – не слишком полезный в этом случае. Эйфория накрывала его тогда, как накрывает сейчас это краснеющее небо, разрезанное небоскребами на неравные сектора. Эйфория от новой страны, новых людей, новой работы и неизвестности – в самом тревожащем смысле этого слова. Как-то вечером, вытягивая через соломинку остатки пива из бутылки, Шульдих проболтался, что не хочет слышать даже свои мысли. Первые месяцы эта страна дарила им свой рай – непосредственное-восприятие-реальности. Реальности – как нескончаемого потока, движения и неподвижности, пустоты и наполненности, точки и прямой, – волшебное ощущение единства со всем, что тебя окружает. Волшебное (для Брэда) ощущение непонимания того, что тебя ждет. Такого острого, на самом краешке сознания, непонимания, что тебя одновременно тошнит и трясет в предоргазменной лихорадке. Лихорадке, которая сменилась…
Брэд не наивный самодовольный цветочник, чтобы не осознавать своей депрессии и того, что она мешает. Ему не хочется думать о симптомах – со слишком большой очевидностью они проступают у него в голове без всяких связанных мыслей по этому поводу, путем лишь непосредственного наблюдения себя в зеркале. Брэду нужно лечиться. Он ослабляет узел галстука, вдыхает поглубже угарный газ, который жители этого города научились принимать за озон, и садится в машину. Ни один житель Токио не остановился на шоссе, чтобы полюбоваться закатом.
Потеряться в Европе – не самая лучшая идея. Гораздо лучше для этой цели подошло бы крохотное неприметное Лесото или густо населенная Индонезия. Брэд не думает о том, чтобы потеряться. Вряд ли вообще можно быть более потерянным, чем он сейчас.
Правда, это чувство потерянности может быть радостным. Как у Фудзимии, который нервным голосом кричит в трубку телефонного автомата на перекрестке:
- Я… Я взял билет!!! Я лечу к тебе. Послезавтра.
Брэд, конечно, не слышит этого - он видит только обтянутую серым свитером спину Фудзимии, – но Шульдих транслирует ему чужие слова. Послезавтра. Значит, они удачно выполнят задание и занятно отомстят Вайс.
Шульдих улыбается до ушей и постукивает по обивке сиденья в такт ненавязчивому лаунджу.
- Расскажешь, как тебе это удалось? – спрашивает Брэд, тоже улыбаясь.
Шульдих отворачивается к окну и жмурится от тусклого послезакатного свечения, отражающегося в стеклах зданий.
- Сейчас?
Шульдих
Он предпочитает вспомнить об этом позже. Ночью, когда он лежит в своей постели и не находит себе места, комкая розовые простыни и ворочаясь в поисках заветной прохлады – спасения от дневного жара – или от чужого тепла. Перед глазами плывут образы, и уже тяжело различить, какие из них правдивые, а какие просто навеяны прошлой ночью.
Он сидел, поджав колени, на кровати Фудзимии, в его комнате в Конеко, когда тот появился на пороге. Включил свет. Заглянул Шульдиху в глаза. И метнулся к своей катане, стоящей на подставке в углу. Впрочем, Шульдих тоже оценил. Зажмурился от резкого света, оставшись совершенно беззащитным перед человеком с катаной, и рассматривал сквозь ресницы его тело, еще влажное, в капельках воды, не до конца стертых полотенцем, накинутым на шею. Выпуклые ключицы и кубики на животе, джинсы, застегнутые только на молнию, и полоска волос до пупка.
Шульдих откидывается назад и усилием воли улыбается. Мышцы скручивает от желания защититься. Лезвие блестит в опасной близости от его горла. В опасной близости.
- Корица и ваниль? – интересуется он, втягивая воздух.
- Не ваниль. Мед, - ответил Айя.
- А я люблю ваниль…
- Не самая подходящая обстановка, чтобы обсуждать мой гель для душа… Что тебе от меня нужно?!
Абиссинец сверлит его взглядом, и ему приходится отвести глаза. Лезвие ластится к его сонной артерии, пальцы крепко сжаты на собственном колене, но его голос спокоен и равнодушен:
- Я не могу говорить с мечом у горла.
- У тебя нет выбора.
Он мог бы, приподняв правую бровь спросить: «Правда?» - намекнув тем самым на свои способности к ментальному управлению, и тут же остался бы без головы – не нужно быть провидцем, чтобы понять это. Но сегодня он изображает невинность и обезоруживает врагов беззащитностью. Врагов.
- Фудзимия… Почему ты выглядишь невинным, даже приставив меч к моему горлу? А я таким порочным и опасным даже в позе лотоса?
В другой раз он бы засмеялся собственной шутке, но фиолетовые глаза гипнотизируют его. Фиолетовые глаза, не отрываясь, смотрят на его кадык, будто их владельца посещают нехорошие мысли. Шульдих смотрит на капельки в пупке Фудзимии и не успевает подавить желание облизать губы.
- Как ты сюда пробрался?
- Вы забыли запереть дверь, - тяжело невинно хлопать глазами, когда ты выглядишь таким порочным даже в позе лотоса, - и я вошел. Что, нельзя в гости?
Глаза Фудзимии сверкают, как драгоценные камни, а в воздухе носится марево резко повысившегося тестостерона. У Фудзимии всегда так, когда он видит Шульдиха. Впрочем, у Шульдиха с гормонами то же. И к тому же сердце стучит.
- Айя, у тебя стучит сердце?
Абиссинец вздрагивает от звука собственного имени так, будто он обжегся. Шульдих чувствует, что холодное лезвие касается его шеи, ощущает приторную боль, а через пару секунд кожа в этом месте становится горячей.
Он с упреком смотрим на Айю и качает головой. Тот отводит катану в сторону и замирает в нерешительности, не зная, что с ней делать дальше.
- Стучит… Я же не робот, - запоздало отвечает он. – Ты не ответил, что тебе от меня надо?
- Айя…
Шульдих поднимает глаза. Конечно, ему надо только выполнить задание. Как обычно. Как в десятки их прошлых встреч. И как в десятки их встреч его глаза встречаются с глазами Айи с такой жадностью, будто в первый раз. В первый раз. Он помнит, как его обожгло в первый раз. Будто инкубская сущность преломилась сквозь грани аметистовых радужек и выжгла ему, Шульдиху, зрачки, подпалила ресницы и заставила гореть изнутри неутолимым мучительным огнем. С тех пор при каждой встречи их взгляды порхали друг к другу, как остро заточенные сюррикены Фарфарелло.
- Шульдих… - низким голосом.
Кажется, его тоже тряхануло, когда его назвали по имени. Пальцы комкают жесткую ткань джинсов на коленях и ощущают разгоряченную кожу под ними.
- Я… я не могу тебе сказать прямо сейчас, - с капелькой неуверенности в голосе. И мыслеформой с придыханием: «Ты меня… смущаешь».
Абиссинец хватается левой рукой за голову, правая по-прежнему крепко сжимает катану.
- Прекрати! Говори вслух, иначе лишишься головы раньше, чем успеешь вздохнуть.
Шульдих позволяет себе рассмеяться. Волны его смеха растворяются в фанерных стенах Айиной комнаты, заставляя их вибрировать.
- Надень что-нибудь… Я не по личному делу… Это первое. И второе: не хотелось бы, чтобы нас кто-нибудь услышал…
Он стучит по стене у себя за спиной.
Айя медленно отходит к шкафу спиной, не опуская катаны, и надевает первую попавшуюся рубашку. Белую… Шульдих не знал, что в его гардеробе есть такие, хотя всегда был внимателен к тому, во что одет его…
- Тебе идет, - замечает Шульдих.
Айя медленно оглядывает его с головы до ног, запуская по спине Шульдиха щекотные мурашки.
- Тебе тоже, - Айя опять понижает голос. Шульдиху хочется немедленно избавиться от приталенного пиджака и футболки. Айя замирает перед ним в полубоевой стойке.
- Будешь стоять? – спрашивает Шульдих.
- Какое тебе дело? – отвечают ему презрительным тоном.
- Если бы перед тобой стоял человек с мечом, когда ты безоружен…
- Ты не безоружен…
- Я…
- Нас никто не услышит.
Айя садится в кресло прямо напротив Шульдиха. Пуговицу на джинсах он так и не застегнул.
- Никто?
- Йоджи внизу смотрит порнуху. Поэтому я свалил в душ. Кен читает, Оми спит.
- Порнуху? Хм… Ему что, девушек мало? – искренне удивляется Шульдих. – Позавчера видел его в «Баунти» с такой офигенной брюнеткой.
- Видимо.
Поигрывая катаной, Айя будто шлифует сердце Шульдиха под нужную ему форму. Когда несколько лет встречаешься глазами, даже без разговоров… становишься друг другу ближе – ровно на взгляд.
- А Кроуфорд смотрит порнуху?
Шульдих пожимает плечами:
- Со мной вместе – никогда.
- А тебе бы хотелось?
Айя весь вспыхивает, когда это вопрос срывается у него с языка.
- Айя, ну что ты? - Шульдих встает и подходит к креслу, Абиссинец не делает попыток вновь достать его катаной. – Смущаешься, как девочка. Вполне естественно, что тебе интересно, смотрю ли я порнуху с Кроуфордом.
- Я сказал тебе не читать…
Рука с катаной опять напрягается.
- У тебя на лице написано.
Шульдих еще пару секунд смотрит на Абиссинца. А потом усаживается на ковер у его ног и опирается спиной на его колено. Совсем невинный тактильный контакт. Как и когда он чувствует руку Айи на своих волосах. Это не помешает Абиссинцу убить его с одного замаха. Это не помешает ему выбить Абиссинцу мозги. Но ему двадцать три, а Айе – двадцать, и бесполезно скрывать то, что написано у них на лице.
- Я знаю, что ты знаешь, что я знаю… - бормочет Шульдих себе под нос.
- Что?
- Фраза из тупого американского фильма.
- Я их тоже с Йоджи смотрю.
Ладонь Айи начинает выписывать не его затылке такие пируэты, что хочется мурлыкать, но он усилием воли заставляет себя вслушиваться в слова. Чем-то обидные.
- Значит, тоже с Йоджи? А что еще? – Шульдих поворачивается к Айе, тот не успевает вытащить пальцы из его волос и дергает на себя, и наклоняется ниже к Шульдиху («Чтобы не сделать мне больно» - проносится в рыжей голове). – А что еще с Йоджи? Может, спишь с ним? – зло шипит Шульдих.
Айя становится красным, как помидор:
- А тебе какое дело? – нервно отвечает он, и Шульдих читает в его голове: «Нет, не с ним».
- А с кем? – слишком серьезен и слишком много драматизма в глазах. Нельзя так подставляться, Шульдих. Нельзя показывать, насколько человек тебе важен. Тебя что, жизнь все еще не научила?
Катана со стуком падает на ковер.
Шульдих опять откидывается назад, прислоняясь к Айиным коленям, и трет виски:
- Извини.
Пальцы тут же зарываются ему в голову.
- Какого черта, Айя, ты меня… соблаз…
- Иди сюда, - Абиссинец стучит себе по коленям. Тон мягкий, но вполне приказной.
«Так просто? – думает Шульдих. – Так просто быть с Фудзимией? А я-то голову сломал, мечтая…» Когда он осознает, о чем он только что подумал, то радуется отсутствию у Айи телепатического дара и искусственному загару на коже, скрывающему румянец.
Он поднимается, томно потягивается, чтобы из-под футболки стал виден животик и подходит вплотную к коленям Фудзимии. Смотрит прямо в глаза. Зрачки будто режет болезненным фиолетовым светом. Но он усилием воли не отводит взгляд. Долбанное притяжение и ни одной мысли в голове. Фудзимия спокоен, как танк, а у него самого сердце стучит. Мысль отрезвляет. Он хочет, чтобы его хотели вдвойне сильнее нынешнего.
- Я бы посмотрел с тобой порнуху, Айя, - говорит он и уже делает шаг, чтобы уйти, предварительно наложив морок на зрение обитателей дома, но Айин ответ останавливает его:
- Не вопрос.
Шульдих пару секунд разглядывает свое отражение в глазах Абиссинца, забирается на его кровать с ногами и усиленно кивает.
- Сейчас вернусь, - Айя бросает ему пульт и выходит из комнаты, сжимая в руках катану.
По телевизору идут новости. Очередной взрыв, ответственность за который берет на себя религиозная секта. Исполняющий обязанности премьер-министра обсуждает безопасность страны с членами правительства. Делает серьезное лицо, пожимает руки коллегам. А они с Айей собираются смотреть порнуху… и пусть весь мир подождет.
Айя приходит минут через пять, когда Шульдих уже умудряется задремать, лежа на животе и обняв Айину подушку. Пульт выпадает у него из рук, когда он видит высокую стопку видеокассет в руках Айи.
- Вау! Что, все Йоджины?
Вообще-то не следовала засыпать во вражеском доме, на вражеской кровати, корит себя Шульдих. Но корит не сильно: они все так громко думают, что…
- Нет, есть мои и Кеновы. Оми только по компу смотрит.
Например, сейчас Йоджи думает, что Айя совсем тормоз, раз утащил все его кассеты к себе. Кен читает Оруэлла и думает, что система сомнет их всех, вместе с цветочным магазином, футбольными мячами, его мотоциклом и французскими булочками, купленными на завтрак. Он собирается минут через пять спуститься и стырить одну. Оми спит глубоким сном без сновидений, а Абиссинец думает о сексе. Шульдиху хочется безумно улыбаться и… и почему-то хочется жить здесь, в Конеко, среди этих мирных мыслей, и смотреть с мужиками порнуху, и разговаривать с Айей о тупых американцах… то есть о тупых американских фильмах, конечно. Но он только потягивается в очередной раз и сонно взбивает подушку.
Когда они уже полчаса, без особого задора и с вялыми комментариями, смотрят выбранные Шульдихом «Горячие арийские попки», Айя выкатывает из-под кровати почти полную бутылку «Джонни Уокера». Сквозь жидкость цвета красного дерева пальцы Айи кажутся совсем слабыми, девичьими.
- Вау, а раньше сказать не мог? – Шульдих радуется, как ребенок.
- Сам только вспомнил, - признается Айя, - когда нащупал.
Нащупал, когда пересел из своего дурацкого кресла поближе к Шульдиху – на пол перед кроватью.
- Открывай.
- Только если скажешь, почему ты выбрал это фильм. Двусмысленно звучит, не находишь?
Шульдих игнорирует намек.
- Скучаю по своей стране. Мне, конечно, легче с языком из-за… из-за всех этих японских мыслей вокруг… Но… скучаю по родной речи, даже если это так, - указывает он на экран.
Айя понимающе кивает и протягивает немцу бутылку.
- За льдом лень идти.
- Забей.
Айе хочется коснуться рифленого горлышка, которое Шульдих только что облизал. Именно поэтому он не пошел за стаканами. Они в паре метров отсюда…
Минут через пять они заметно оживляются, и комментарии становятся веселее. Смеясь над очередной шуткой, Шульдих задевает плечо Айи своим, а тот окидывает его таким взглядом, что хочется трогать его еще и еще.
Девчонка на экране ритмично стонет, откуда-то из-за окна доносится Harajuku Girls Гвен Стефани, Айя кладет свою ладонь на ладонь Шульдиха, в Конеко вылетают пробки: гаснет свет и выключается телевизор.
Айя вскрикивает от неожиданности. Шульдих ощущает вспышку острого красно-черного желания и кусает себя за ребро другой ладони. В каждом уголке дома убийц что-то замирает. Кен откладывает книжку, накрывается простыней, складывает руки крестом на груди и закрывает глаза. Местное привидение вставляет в его пальцы астральную свечку. Оми переворачивается на другой бок и ударяется коленкой о стену. Во сне его преследуют волки. Йоджи?
Стук их сердец перемежается топотом на лестнице. Йоджи влетает на второй этаж, хватается за шкаф в коридоре, чтобы затормозить, на цыпочках пробирается мимо комнат Оми и Кена, потревожив все известные Айе скрипящие половицы, и наконец стучит в дверь.
- Айя…
- Что?
Шульдих не знает, отчего у него мурашки – от того, что Йоджи может их обнаружить, от ладони в его руке или от низкого голоса Айи.
- Пробки опять вылетели, - слышится из-за двери. – Что будем делать? Я посмотрел щиток в подвале – не помогает. Давай завтра вызовем электрика, или я снесу на хрен эту самопальную систему…
- Это привидение, - шепчет Айя Шульдиху на ухо сквозь завесу рыжих волос. - Мы убили ее случайно. Больше года назад. С тех пор она иногда шалит в коридорах.
- Айя… - зовет Йоджи.
- Что? – отвечает он, отрываясь от уха Шульдиха.
- Ты меня вообще слышишь? Ответь что-нибудь!!! Только не неси снова бред про какую-то убитую нами девчонку.
- Это не бред, Шульдих, - теперь время Шульдиха цепляться за ворс ковра от звука собственного имени и от выдохов в шею. – Девчонка правда поселилась в нашем доме. Она и сейчас здесь…
- Айя!!! – Йоджи срывается на крик.
- … смотрит за нами из того угла комнаты… - шепчет Айя.
Он обнимает Шульдиха за шею и показывает рукой на угол, где стоит музыкальный центр.
- Она даже может включить нам что-нибудь… романтическое.
Шульдих с замирающим сердцем впивается взглядом в музыкальный центр…
- Айя, открой!!!
… и невольно подпрыгивает, когда тот вдруг включается и издает тихие хрупкие звуки Мелин Фармер.
- Придурок ты… и пофигист!!! – злится за дверью Йоджи. Я что, один должен заниматься всем в доме?
- Всем в доме, кроме… - шепчет Айя. Шульдих смотрит в его глаза, блестящие в свете луны, и чувствует горячее дыхание. Айя касается губами его губ, не целует, а просто касается и не спешит разорвать контакт. Блестящие и глубокие глаза, оттененные ресницами. Он горячий, в отличие от мертвой девчонки, включившей им музыку.
Утром Шульдих найдет пульт от центра под кроватью, от центра, который работает от батареек. Но у девчонки куча времени, чтобы прикончить их ночью, поэтому лучше держаться вместе. Держаться друг за друга. Руками и ногами. И чувствовать в себе его язык. Хотя пока можно только трогать губы.
«Целую, Айя», - так Айя подписывает свои письма к Сакуре. Неужели поцелуи у Абиссинца припасены только для нее? А для него - лишь касания губами и поглаживания спины?
На сердце почему-то больно, а к горлу подкатывает ком. Он, Шульдих, вечно второй. Для Брэда и для Айи, для Сакуры и для…
Айя
Его маленький Шульдих. Айя ненавидит эти слова, всплывающие у него в сознании всякий раз, когда он выпьет пару бутылочек пива или чего-нибудь покрепче. Его Шульдих. И сильные руки с рыжими волосками на его талии, на его спине, заднице, ногах, груди. Сказочное удовольствие и умиротворение после. Ленивые объятия. Секс без продолжения. Обниматься. И целовать подбородок с однодневной щетиной. Такой слегка колючий. Облизывать его и перебирать пальцами волоски там, внизу, чувствуя, как у него встает. Только на тебя, и только с тобой. И в последний раз. В последний и единственный. Вы больше не будете вместе: надо насладиться всем. Всем-всем. Губами, опухшими, будто их искусали пчелы, а не ты. Сильными жилистыми руками. Упругой задницей, которую так приятно гладить ладонью. Самым красивым членом на свете…
Ты зря смеешься. Шульдих смущается и обижается… Обижается на то, что все уже закончилось. У тебя тоже тяжело на сердце. И вы вместе, вы одно целое сейчас, когда обнимаете друг друга и покрываете друг друга нежными, ночными, очень тихими поцелуями.
Интересно, ты его любишь? Если переспал с ним в первый раз со времени вашего знакомства, такого долгого и напряженного? При том, что ты не раз кончал в туалете и кусал губы, обнимая себя и перекатываясь из стороны в сторону по кровати, холодной как глыба льда… Белой, неогненной, негорячей… Не такой, как он – огонь, жар, свет, твой свет этой ночью… У-до-воль-ствие. Любовь?
Твоя любовь ждет тебя в Париже. Она учится в колледже искусств и живет в общежитии, на самом последнем этаже. Каждую ночь она смотрит на луну, и ты смотришь тоже. Наверно, гладит себя, трогает себя везде и думает только о тебе. А может, тихонько плачет у окна, чтобы соседки по комнате не заметили ее печаль.
У тебя билет на послезавтра.
После того как ты переспал с Шульдихом, нет смысла больше оставаться в Вайс. Леска мести оборвалась, когда оказалось, что твой друг по бесконтактному сексу (бесстыдно – глаза в глаза) тоже из крови и плоти, его тело горячее и упругое, и он точно так же хочет тебя, как и ты его. Так зачем оставаться здесь, с нелюбимым, стонущим, таким желанным уже-не-врагом, когда всего лишь за одним океаном тебя ждет частичка тебя самого, твоя душа, твой ангелочек, твоя самая любимая, самая драгоценная, ненаглядная? Твоя большая взрослая жизнь. Твои детские шалости. Твоя вечная-вечная любовь. И даже смерть не разлучит вас – ты же перестал убивать.
TBC
@темы: WKF2, 1й сезон, Ая/Кроуфорд, Ая/Шульдих, яой, AU
-
-
11.07.2006 в 23:19спасибо, порадовали...
очень жду продолжения!!!
-
-
12.07.2006 в 01:06-
-
17.07.2006 в 00:20- Брэд, может, ты все-таки объяснишь нам, зачем тебе понадобились два билета в Париж на послезавтра, на тебя и Шульдиха?
Обычно меланхоличный Наги сегодня язвит и нервничает. Шульдих шепнул Брэду: Наги боится, что они бросят его и Фарфарелло, а сами затеряются в Европе.
- Европа – не то место, где можно спрятаться, - говорит Брэд, предпочитая взять быка за рога и разом развеять сомнения мальчика.
Тот, кажется, бледнеет, но невозмутимо спрашивает:
- ОК, а причем здесь спрятаться? Я просто спросил, зачем вы с Шульдихом летите туда?
Конечно, мальчик… Это твоя родная страна. Здесь тебе все знакомо: от ветра, в котором почти неощутимы морские запахи, от плавящегося асфальта и сплошного бетона, от фастфуда до… До солнечных затмений и котят, до сосен и гор, до чаек и утреннего алого-алого солнца. А он, Брэд, задыхается в этом бетоне, в этом море и соснах. Может, они такие же, как у него на родине, может, один в один такие же, но точно не они. И люди не такие. Почему-то хочется, садистки хочется обращаться с ними как с нелюдями, как с рабами, как с вещами.
- Наги, ты еще не понял? Это наш единственный шанс уничтожить Хасимото Сунао, - и он называет имя с той же интонацией, что его начальник тогда в сауне. – В остальное время нам к нему не пробраться: среди его телохранителей, вероятно, есть паранорм.
Наги заглядывает ему в глаза своими, подростково-чистыми, без красных прожилок и следа желтизны.
- Понятно. - Он верит Брэду. - Привезёте мне сувенир?
- Хочешь голову Хасимото?
Наги смеется над шуткой и убегает к себе, перепрыгивая через две ступеньки сразу.
Айя
Наскоро собранная сумка. Небрежное прощание с друзьями. Ни одного взгляда в окно самолета. Будто он едет на пару недель, а не навсегда. Впрочем, он не собирается нарушать закон. Придется что-то придумать: или забрать Сакуру в Японию, или самому обосноваться там.
Он думал, что когда, наконец, решится бросить Вайс и уехать к ней, то это будет праздник, его персональный рай. Но ему тревожно, даже больше – страшно. Неизвестно, что будет дальше. Он даже не спросил, встретит ли она его.
Будет ли у него кто-то знакомый в этой стране, или она передумает с ним встречаться (маловероятно – невозможно – но вдруг). Будет ли там кто-то знакомый, кроме Шульдиха, летящего, как ни странно, этим же рейсом.
Шульдих. Вот что самое тревожное.
Когда Айя входил в салон, то сделал вид, что его не знает. Только бросил взгляд. А тот улыбался ему самой приветливой улыбкой и даже потянулся, будто хотел заговорить. Не раз встречались, подумал Айя. Встречались глазами, имел он в виду. Привычные мурашки по пояснице и привычно скрывать появляющуюся дурацкую улыбку.
Он очень устал, собираясь. Он, пожалуй, поспит пару часов в полете. И пусть Шульдих со своими офигительными ясными глазками хоть польку перед ним отплясывает.
Только не касается его своими мягкими волосами. Айя просыпается от того, что ощущает их на своем лице. Легкие, гладкие, даже скользкие, как сам Шульдих. Его аромат, что-то пряное-древесное. Его светлые губы в десяти сантиметрах от лица Айи. Веснушки, которые двоятся в глазах из-за слипшихся со сна ресниц.
И это первое желание – потянуться, обнять за шею, чмокнуть – он почти успевает подавить его. Руки резко опускаются на ручки кресла.
- Что тебе?
- Какой у тебя хриплый голос, сладкий… - заигрывает Шульдих.
- Послушай, то, что было, - ничего не зна…
Ему приходится перекрикивать гул самолета, и пожилая дама слева косится на них. Слишком уж мало пространства между ними.
- Отойди от меня!
Шульдих садится на корточки рядом с креслом и кладет подбородок на руку Айи:
- Вставай. Через пять минут ты должен быть в VIP-зоне. Один из пассажиров, известный политик, был заколот твоей катаной. В течение получаса стюардесса обнаружит труп. Сам догадайся, что случится, когда мы приземлимся… Люди, которые тебя ждут, могут помочь за небольшую услугу с твоей стороны. У тебя есть пять минут… чтобы почистить зубы.
Шульдих обмахивает лицо ладонью, будто от Айи правда неприятно пахнет, и исчезает. Приходится моргать пару секунд, прежде чем картинка восстанавливает прежнюю четкость, и Айя видит обстановку салона до мелочей.
Кажется, стоит моргнуть еще раз, и окажется, что Шульдих со своим известием – всего лишь сон. Что эти острые белые зубы, эти челюсти, которые так ритмично двигались, когда сообщали ему о происшедшем, - всего лишь улыбка Чеширского кота, которая висит в воздухе сама, без хозяина.
В момент, когда Айя встает, самолет попадает в воздушную яму.
Шульдих
Это какая-то яма, это дыра, а не VIP салон. Отчего тут так жарко, будто здесь не три человека, а тридцать три. И они все сейчас подсматривают через иллюминаторы, из-за кресел, с потолка. Как подсматривает Шульдих.
У него не хватило отчаяния, чтобы смотреть открыто. Он наблюдает в щелочку из уголка стюардессы, как его любимого мальчика превращают в отбивную. От прошлого хозяина Брэду достались клюшки для гольфа, от нового – вечно стоящий член.
Как иначе объяснить то, что у Брэда встает при мертвом куске мяса, валяющемся в углу? При таком сильном сопротивлении его мальчика? При гуле самолета и на глазах у Шульдиха, в конце концов?
Нет никакой необходимости стоять в дверях – стюардессы все равно не заглянут сюда, пока Брэд не кончит и не вернется с Шульдихом на свое место. Шульдих об этом позаботился. Но он не может смотреть, как имеют его мальчика, иначе, чем сквозь пальцы. С лихорадочным любопытством, закрывая глаза время от времени, когда Айе особенно достается. Сжимая изо всех сил горячие – просто огненные – веки. Такие воспаленные от внимательного наблюдения, что брызжут слезы. Закрывать глаза не помогает. Ему кажется, что он слышит чавкающие звуки. И с внутренней стороны век проступает лицо Айи, сжавшего зубы от адской боли.
Фе-но-ме-но-ло-гия насилия. Пожалуй, для полноты картины не хватает только Девятой Симфонии. В роли заводного апельсина он, Шульдих, который ментально убедил своего мальчика лететь этим рейсом, пока тот спал на его плече, уткнувшись носом в его подмышку.
Пот над верхней губой горький, как огурец, который он сегодня случайно проглотил за обедом. В носу щиплет от пыльной занавески, и Шульдих прикусывает ребро ладони, как прикусил бы Айя, если бы ему не приходилось упираться руками в кресло впереди себя. В ребро той самой ладони, которую пару дней назад сжимал Айя, спасая Шульдиха от привидения.
Шлеп-шлеп-шлеп. Айя мог бы орать в голос, все равно никто не услышал бы его из-за шума. Он, Шульдих, слышит это «Шлеп-шлеп-шлеп» - звук, с которым гениталии Брэда ударяются о его мальчика, звук, с которым его мальчик открывает и закрывает мокрые ресницы.
- Очень просто, - сказал Брэд, когда Айя пришел. – Очень просто. Это ты, Фудзимия, убил кандидата в президенты Японии. Твоя соседка по креслу сможет подтвердить, что ты отлучался (сейчас тебя нет на месте, правильно?) – и Брэд рассмеялся. – Полиция будет ждать тебя в аэропорту. Я это вижу. Как и длительное – очень длительное – твое пребывание в тюрьме Франции, а затем Японии. И Шульдих это видит, хотя он не провидец…
- Что вам нужно?
Айя был похож на зверька, загнанного охотниками в угол, из которого нет выхода.
- Почему именно сейчас? Когда я решил сложить оружие?
Смех Брэда двоился и множился, будто отражаясь в звуковых зеркалах.
- Наша маленькая месть Вайс. Скажешь, вы не заслужили?
С этой улыбкой Брэд был похож на клоуна.
- Но если ты будешь хорошим мальчиком и кое-что сделаешь для нас, то тебе удастся уйти незамеченным, а орудие убийства исчезнет из самолета.
- Что вам надо? – Айя сказал это слишком тихо.
Брэд расстегнул ремень брюк.
- И еще одно: ты не уйдешь из Вайс.
«Айя побудет с невестой пару недель, а потом вернется в Японию», - думал Шульдих, наблюдая за «шлеп-шлеп». Брэд популярно объяснил Шульдиху, почему им невыгоден роспуск Вайс. Брэд сказал: хорошо, что у Шварц есть враг. На борьбу с ним всегда можно списать то время, которое у Шварц занимает работа на личное благо. Допустим: «Мы предотвращали покушение Вайс на вашу жизнь, мистер Ито, поэтому нас целую неделю не было в городе». И никто не догадается, что за это время Шварц стали капельку ближе к осуществлению пункта 27 из списка Брэда.
Брэд объяснил это Айе так, что он понял.
Когда же он кончит, этот озабоченный?! Этот маньяк!.. Еще пять-десять минут, и его мальчик не выдержит… И так уже слезы капают…
У кого?
-
-
17.07.2006 в 00:20Его сердце, должно быть, разбито. Такое чувство, что его разорвали напополам. Гул самолета похож на густой туман: произошедшее вспоминается сквозь его пелену. И в то же время так четко, как удары хлыста.
Айя возвращается на место, садится, пристегивается, и в это время объявляют посадку. Ремни безопасности впиваются в живот. А прикосновения Шульдиха слезами и потом стерты с его кожи. Теперь можно даже поверить, что Айя не изменял Сакуре.
Впрочем, Сакуре все равно, изменяет он ей или нет, пока он остается убийцей.
Когда он получает багаж, к нему подходят двое служащих французской полиции. Они представляются и просят Айю пройти с ними. Катаны в его багаже нет.
Пахнет аэропортом, воздухом из кондиционера и фастфудом. Ничего не объясняя, его проводят в отделение и усаживают за стол перед полицейским лет сорока. У того шрам на правом предплечье, будто от укуса собаки. За огромным начищенным стеклом суетятся люди: перетаскивают чемоданы, обнимаются, бегут навстречу друг другу. Полицейский хочет закрыть жалюзи, но Айя просительно качает головой. Его французский (как и английский) не настолько хорош, чтобы начать объясняться первым. Так ему, может быть, удастся мельком увидеть свою девочку. Она должна быть где-то здесь: среди встречающих. В его любимом бирюзовом платье, с черными косичками и малиновыми ягодками-губами. Она должна всматриваться в приезжающих. Как он сейчас всматривается в толпу, пытаясь заметить ее. Так сосредоточенно, что чуть было не пропускает слова полицейского:
- Мне поручено сообщить вам, что ваша катана исчезла с борта самолета. Представители авиакомпании обратились во французскую полицию для расследования этого дела. И, к моему глубокому сожалению, это еще не все: по предварительным оценкам экспертов, ваш меч стал орудием убийства, свершившегося на борту самолета. Скажите, когда вы в последний раз держали его в руках?
- Когда сдавал багаж, - честно отвечает Айя. И так же честно отвечает на остальные вопросы: что отлучался только в туалет, что не знает, где находится VIP-зона, что первый раз слышит о том, что известный политик летел на этом самолете. Через стекло он видит, как в одном из ресторанчиков обедает Шульдих.
Шульдих ментально поведал ему, что изменил воспоминания всего самолета, и только он, Айя, помнит истинное положение дел. Помнит, как пробрался к креслу Хасимото и убил его по заказу Критикер.
Когда допрос заканчивается и взмокший полицейский разрешает ему уйти, Айя наконец-то замечает ту, ради которой он приехал. Она смотрит на табло прибывающих рейсов, прижимает к груди сумочку и выглядит расстроенной.
- Офицер, есть ли отсюда другой выход? – спрашивает Айя.
- Да, но он ведет к билетным кассам и пункту регистрации. Проводить вас туда?
Айя кивает. Но уже поздно.
Девушка с черными косичками стоит за стеклом и кричит его имя. Айя встает и, не глядя на невесту, как ни в чем не бывало следует за офицером. Сакура снова кричит, стучит кулачками по стеклу, бросается на него, как раненая птичка. Айя уходит, не оглядываясь.
- Это девушка зовет вас…
- Я ее не знаю.
Он действительно ее не знает. Его любовь не стала бы так рваться к нему, чувствуя, что он все еще убийца. Мертвый Хасимото рассек его будущее, как полтора часа назад Айя рассек ему горло катаной.
Смерть разлучит нас, дорогая, с колечком на пальце или без, при солнечном свете, пронзающем цветные витражи храма, или в абсолютной темноте, в амбре французских духов или в запахе моря. Но это случится послезавтра. В вечное послезавтра. Время растягивается, как жвачка на языке, и сделать выбор можно даже в самую последнюю секунду до разлуки.
-
-
17.07.2006 в 00:23-
-
24.07.2006 в 21:56-
-
16.09.2006 в 13:35-
-
22.05.2007 в 13:05-
-
22.05.2007 в 17:20эээ... я не помню, честно говоря)))))
Не, Ран помнит, но никто больше не помнит, что он не убивал.
И если Ран встретиться с Сакурой, то у пассажиров самолета найдутся свидетельства против Рана. Уж так устроил Шульдих своим ментальным даром.
-
-
31.05.2007 в 13:49